... В чем состоит человечность человека?Она покоится в его сущности. А из чего и как определяется сущность человека?Маркс требует познать и признать "человечного человека". Он обнаруживает его в "обществе". "Общественный человек есть для него "естественный" человек. "Обществом" соответственно обеспечивается "природа" человека, т. е. совокупность его "природных потребностей"(пища, одежда, воспроизведение, экономическое благополучие). Христианин усматривает человечность человека в свете его отношения к божеству. В плане истории спасения ончеловек как "дитя Божье", слышащее и воспринимающее зов Божий во Христе. Человек не от мира сего, поскольку "мир", в теоретическиплатоническом смысле, остается лишь эпизодическим предверием к потустороннему. Отчетливо и под своим именем человечность впервые была продумана и поставлена как цель в эпоху Римской республики. "Человечный человек" противопоставляет себя "варварскому человеку". Человечный человек тотримлянин, совершенсвующий и облагораживающий римскую "добродетель", путем "усвоения" перенятое от греков "пайдейи". Грекиэто греки позднего эллинизма, чья образованность преподавалась в филосовских школах. Она охватывает "круг знаний" и "наставление в добрых искусствах". Так понятая "пайдейя" переводится через гуманизм. Собственно, "римскость" "человекаримлянина" состоит в такой гуманности. В Риме мы встречаем первый "гуманизм". Он остается тем самым по сути специфическим римским явлением, возникшим от встречи римского латинства с образованностью позднего эллинизма. Так называемый Ренессанс 14 и 15 веков в Италии есть "возрождение римской добродетели". Поскольку возрождается "римскость", речь идет о человечности и тем самым о греческой "пайдейи". Греческий мир, однако, видит все время лишь в его позднем облике, да и то в свете Рима. Человечный человек Ренессансатоже противоположность к "человеку варварскому". Но бесчеловечность теперьэто мнимое варварство готической схоластики Средневековья. К гуманизму в его историографическом понимании, стало быть, всегда относится "культивирование человечности", неким определенным образом обращающееся к античности и потому превращающиеся так или иначе в реанимацию греческого мира. Это видно по нашему немецкому гуманизму 18 века, носители которогоВинкельман, Гете, Шиллер. Гельдерлин, наоборот, не принадлежит к "гуманизму", а именно потому, что он мыслит судьбу человеческого существа самобытнее, чем это доступно "гуманизму".

Если же люди понимают под гуманизмом озабоченность тем, чтобы человек освободился для собственной человечности и обрел в ней свое достоинство, то, смотря по трактовке "свободы" и "природы" человека, гуманизм окажется разным. Различаются также и пути к его осуществлению. Гуманизм Маркса не нуждается ни в каком возврате к античности, равно как и тот гуманизм, каковым Сартр считает экзистенциализм. В названном широком смысле Христианство тоже гуманизм, поскольку согласно его учению все сводится к спасению души человека и история человечества развертывается в рамках истории спасения. Как бы ни были различны эти виды гуманизма по цели и обоснованию, по способам и средствам осуществления, по форме своего учения, они, однако, все сходятся на том, что гуманность искомого человечного человека определяется на фоне какогото уже утвердившегося истолкования природы, истории, мира, мироосновы, то есть сущего в целом.

Всякий гуманизм или основан на определенной метафизике, или сам себя делает основой таковой. Всякое определение человеческой сущности, заранее предполагающее, будь то сознательно или бессознательно, истолкование сущего в обход вопроса об истине бытия, метафизично. Поэтому своеобразие всякой метафизикиимея в виду способ, каким определяется сущность человека, проявляется в том, что она "гуманистична". Соответственно всякий гуманизм остается метафизичным. При определении человечности человека гуманизм не только не спрашивает об отношении бытия к человеческому существу. Гуманизм даже мешает поставить этот вопрос, потому что в виду своего происхождения из метафизики не знает и не понимает его. И наоборот, необходимость и забытого в метафизике и изза нее вопроса об истине не может выйти на свет иначе;как если среди господства метафизики будет задан вопрос:"Что такое метафизика?". Больше того, всякий вопрос о "бытии", даже вопрос об истине бытия, приходится на первых порах вводить как "метафизически".

Первый гуманизм, а именно латинский, и все виды гуманизма, возникшие с тех пор вплоть до современности, предполагают максимально обобщенную "сущность" человека как нечто самопонятное. Человек считается "разумным живым существом". Эта дефиницияне только латинский перевод греческого но и определенная метафизическая интерпретация. Эта дефиниция человеческой сущности не ложна. Но она обусловлена метафизикой. Ее сущностный источник, а не только предел ее применимости поставлен в "Бытии и времени" под вопрос. Поставленное под вопрос прежде всего препоручено мысли как подлежащее осмыслению, а никоим образом не вытолкнуто в бесплодную пустоту разъедающего скепсиса.

Метафизика, конечно, представляет сущее в его бытии и тем самым продумывает бытие сущего. Однако она не задумывается о различии того и другого...

Метафизика не задается вопросом об истине самого бытия. Она поэтому никогда не спрашивает и о том, в каком смысле существо человека принадлежит истине бытия. Метафизика не только никогда до сих пор не ставила этого вопроса. Сам такой вопрос метафизике как метафизике недоступен. Бытие все еще ждет, пока Оно само станет делом человеческой мысли. Как бы ни определяли люди, в плане определения человеческой сущности, разум живого существа, будь то "способность оперировать первопонятиями", или через "способность пользоваться категориями", или еще по другому, во всем и всегда действие разума коренится в том, что до всякого восприятия сущего в его Бытии само Бытие уже осветило себя и сбылось в своей истине. Равным образом в понятии "живого существа" заранее уже заложена трактовка "жизни", неизбежно опирающаяся на трактовку сущего как "жизни" и "природы", внутри которой выступает жизнь. Сверх того и прежде всего надо еще наконец спросить, располагается ли человеческая сущность, а этим изначально и заранее все решается в измерении "живого". Стоим ли мы вообще на верном пути к сущности человека, когдаи до тех пор, пока мы ограничиваем человека как живое существо среди таких же существ от растения, животного и Бога?Можно, пожалуй, делать и так, можно таким путем помещать человека внутри сущего как явление среди других явлений. Мы всегда сумеем при этом высказать о человеке чтонибудь верное. Но надо уяснить себе еще и то, что человек тем самым окончательно вытесняется в область "живого", даже если его не приравнивают к животному, а наделяют какимнибудь специфическим отличием. Люди в принципе представляют человека всегда как живое существо, даже если его жизнь полагается как дух или ум, а последний позднеекак субъект, как личность, как дух. Такое полагание есть прием метафизики. Но тем самым существо человека обделяется вниманием и не продумывается в своем истоке, каковой по своему существу всегда остается для исторического человечества одновременно и целью. Метафизика мыслит человека из "живого" и не домысливает до "человечного".

Метафизика отгораживается от того простого и существенного обстоятельства, что человек принадлежит своему существу лишь постольку, поскольку слышит требование Бытия. Только от этого требования у него "есть", им найдено то, в чем обитает его сущесво. Только благодаря этому обитанию у него "есть" его "язык" как обитель, оберегающая ему экстатичность. Стояние в просвете бытия я называю экзистенцией человека. Только человеку присущ этот род бытия. Так понятая экзистенцияне просто основание возможности разума;экзистенция есть то, в чем существо человека хранит источник своего определения. Экзистенция может быть присуща только человеческому существу, то есть только человеческому способу "бытия";ибо одному только человеку, насколько мы знаем, доступна судьба экзистенции. Потому в экзистенции никогда и нельзя мымлить некий специфический род среди других родов живых существ, если, конечно, человеку надо всетаки задумываться о сути своего бытия, а не просто громоздить естественнонаучную и историографическую информацию о своих свойствах и интригах. Так что даже "живое", которое мы приписываем человеку на почве сравнения его с "животным", само коренится в существе экзистенции. Тело человека есть нечто сущностно другое, чем животный организм. Заблуждение биологизма вовсе еще не преодолевается тем, что люди надстраивают над телесностью душу, над душой дух, а над духом экзистенциальность и громче прежнего проповедуют великую ценность духа, чтобы потом, однако, все снова утопить в жизненном переживании с предостерегающим утверждением, что мысльде разрушает своими одеревенелыми понятиями жизненный поток, а осмысление бытия искажает экзистенцию. Если физиология и физиологическая химия способны исследовать человека в естественнонаучном плане как организм, то это вовсе еще не доказатальство того, что в такой "органике", то есть в научно объясненном теле, покоится существо человека. Это ничуть не удаснее мнения, будто в атомной энергии заключена суть природных явлений. Может, наоборот, оказаться, что природа как раз утаивает свою суть в той своей стороне, которой она повертывается к технически овладевающему ею человеку. Насколько существо человека не сводится к животной органике, настолько же невозможно устранить или как то компенсировать недостаточность этого определения человеческой сущности, наделяя человека бессмертной душой, или разумностью, или личностными чертами. Каждый раз эта сущность оказывается обойденной, и именно по причине того же самого метафизического проекта.