Вопрос о методе философии я буду обсуждать с точки зрения гносео-логического направления, называемого мною интуитивизмом. Согласно этому учению, всякое знание есть непосредственное созерцание (интуиция) предмета моим Я, вступление предмета в кругозор моего сознания в подлиннике. Возможна интуиция благодаря тому, что мир есть органическое целое:все элементы мира некоторою своею стороноюсращены друг с другом, и потому познающее Я может наблюдать непосредственно не только свои лич-ные переживания, но и заглядывать также прямо в недра чужого бытия. Изначальную сочетанность всякого субъекта со всеми объектами, как условие возможности интуиции, я называю гносеологическою координациею. Благодаря ей мы способны познавать предметы на любом расстоянии от нашего тела и в любом отдалении во времени от наличного акта обсуждения, припоминания и т. п. Следовательно, это сочетание субекта с объектом есть не физическая близость, а специфическое единство духовного типа, сверхпространственное и сверхсовременное. Учение об этом отношении между субъектом и объектом есть не гипотеза, а простое описание этого элемента, который наличен в каждом случае направленности сознавания на любой прдмет:наблюдающее Я и наблюдаемое солнце, мыслящее я и мыслимый конус и т. п. образуют в каждом данном случае единство сознания (соединение создающего и создаваемого).

Следует различать несколько видов интуиции, в зависимости от того, что становится опознаваемым при вступлении предмета в кругозор сознания. Восприятие цветов, звуков и т. п. есть чувственная интуиция, о которой, тотчас же нужно заметить, что в чистом виде она не возможна, даже отрывочное наблюдение, например, синевы, требует различения т. е. восприятия этого элемента бытия как определенного, т. е. подчиненного законам тождества, противоречия и исключенного третьего. Эта форма всякого ограниченного элемента мирового бытия есть уже идеальный момент его, обусловленный сверхпространственным и сверхвременным соотношением тождества и противоположностивсех элементов мира друг с другом. Следовательно, усмотрение ее возможно лишь путем нечувственной, т. е. интеллектальной интуиции. Отсюда ясно, что хотя бы в минимальной степени всякая чувственная интуициядолжна сопутствовать нечувственным созерцанием, умозрением.

Отличая от реального бытия (от бытия пространственно-временного) его идеаль-ную сторону, познающий субъект может достигнуть знания, сполна нечувственного, может предатьсячисто интеллектуальной интуиции. Предметом ее служит несамостоятельное идеальное бытие - отвлеченные идеи, наример математические. В сверхпрост-ранственном и сверхвременном царстве идеального бытия, рядом с отвлеченно-идеаль-ными началами, есть еще более созвышенная область-конкретно-идеальное бытие. Этим термином я обозначаю субстанциис их индивидуальною сверхвременной сущностью(то, что, например, в человеке Кант называет умопостигаемым Я). Индивидуум, как конкретно-идеальное бытие, не подчинен той ограниченной определен-ности, которая выражена в законах тождества, противоречия и исключенного третьего; в этом смысле индивидуум, как и Абсолютное , принадлежит к сфере металогического. Созерцание этих металогических начал есть мистическая интуиция (или конкретная спекуляция, конкретное умозрение, по терминологии Гегеля).

Для краткости будем обозначать иногда все виды нечувственной интуиции словом умозрение. Таким образом этот термин будет означать, во-первых чистую интеллектуальную интуицию, во-вторых, те случаи интеллектуальной интуиции, когда к ней присоединяется чувственное восприятие, но лишь как подчиненный момент, и в-третьих их мистическую интуицию.

Философия, будучи наукой о мире как целом и о всяком предмете, поскольку он исследуется в отношении к мировому целому, шагу не может ступить без умозрения, потому что всякая связность и целость есть предмет нечувственного созерцания. Ввиду глубокого различиямежду отвлеченным и конкретным умозрением, т. е. между интеллектуальною и мистическою интуициею, рассмотрим эти два пути познания отдельно друг от друга.

Отвлеченное умозрение применяется не только в философии, но во всех специаль ных науках. Некоторые из них , например математика, механика, теоретическая физика, сполна основываются на этом виде умозрения. Чем большая чистота умозрения тре буется для для разработки какой-либо науки, тем более разнообразного таланта требует она от своих жрецов и тем труднее дается ее широким кругам общества. Такова, например, высшая математика. Достоверность и точность знаний, сообщаемых ею достигает краинего доступного человеку предела. Кто обладает талантом отвлечен-ного созерцания математических объектов, тот свободно шествует в этом царстве идей и совершает великие открытия в нем, как бы играя и наслаждаясь своею игрою. А не способные к такому умственному видению потеют, пытаясь усвоить уже прочно разработанные отделы этой науки и нередко принуждены бывают после бесплодных усилий покинуть занятия ею, не войдя даже в предверие ее. Объясняется это тем, что человек прежде всего практический деятель, даже и на современной ступени культуры занятый преимущественно борьбою за физическое существование;и поэтому эволюция всех наших предков и собственные наши интересы выработали в нас способность сосредотачивать внимание преимущественно на чувственно данной среде, на реальном пространственно-временном бытии и опознавать его. Однако выше было уже указано, что всякая чувственная интуиция должна сопутствоваться нечувственной, например, во всякое суждение входит опознавание какого-либо отношения между вещами, всякое почти наблюдение требует различения множественности, доступной счислению, и т. п. Таким образом, опознание некоторых идеальных моментов стоит на довольно высокой ступени, благодаря чему и возможно развитие специальных наук. Но то, что нужно для философии, именно опознание органической целости бытия, объемлющей сверхпространственно и сверхвременно реальную множественность, стоит далеко от низших потребностей человека и технических деятельностей, служащих удовлетворению их. Изучение этих сторон мира есть специальная задача философии, обуславливающая ее своеобразие и всю трудность этой науки. Следовательно, отличие философии от других наук обусловлено не методом ее, а предметом: согласно интуитивизму, метод подчиняется предмету, а не предмет создается методом.

Умы, не воспитавшие в себе способнасти наблюдать сверхчувственные начала, строят философские системы, стоящие на весьма низком уровне философской культуры; таков, например, материализм, для которого в основе мира нет ничего, кроме множества движущихся непроницаемых объемностей и прстранственно временного порядка их. Материалист стремится строить мир только из реальных вещей, принципиально однородных снаглядно, чувственно данными вещами.

Гораздо выше стоят системы прдставителей индивидуалистического эмпиризма и позитивизма различных типов, вроде Юма, Милля, Спенсера и др. ;однако и они строят мир только из элементов реального бытия, только из событий с их временным или пространственно-временным распорядком. Они способны, правда, оперировать с тем, что недоступно чувственному восприятию (например, психологические процессы, чувства, желания и т. п. ), но все же выйти за пределы экстенсивного многообразия, т. е. прстранственно-временной множественности, они не умеют.

Подлинное умозрение выступает на сцену тогда, когда философ выходит за пределы физическихи умственных процессов, вступая в область духовного бытия. Однако и здесь возможны разные ступени опознавания разнообразия этого бытия соответственно соответственно более или менее углубленному умозрению. Так, во многих философских системах играет существенную роль понятие субстанции, но при этом субстанция берется в такой спайке с е пространственными и временными обнаружениями, что остается неопознанною или недооцененною ее сверхпространственность и сверхвременность, как мы наблюдаем, например, у Декарта. Между тем точное и ясное понимание сверхпространственности и сверхвременности духовных начал, а также Сверхмирового начала есть необходимое условие решения многих труднейших проблем и понимания того, как они решены в гениальнейших творениях Платона, Аристотеля, Лейбница, Гегеля, Соловьева и д. р.

Бл. Августин дает в своей <Исповеди> особенно яркий пример необходимости воспитать в себе способность умственного видения сверхвременных и сверхпрстранственных начал для занятий философиею. По его словам, он вследствие привычки все представлять не иначе, как в чувственных формах, мыслил даже и Бога <если не в форме тела человеческого, то по крайне мере чем-то телесным, проникающим во все части всего мира и простирающимся в бесконечные прстранства. Дело в том, что я ничего не мог представить себе вне пространства;всякий предмет, не наполняющий собою определенного места исчезал в моем понятии, представляясь ничем, даже не пустотою, а совершенно ни чем>. Отсюда следовало, что <все твари будут тогда наполнены Тобою так, что в теле, положим, слонабольше будет Тебя, нежели в теле воробья, насколько первый больше последнего:субстанция Твоя будет тогда представляться как бы раздробленною на различные части всего мира, и Ты будешь присущ всем им соразмерно их величине. А между тем Ты, Господи Боже наш, совсем не таков, как я представляю тебя. Но Ты не озарил еще светом Своим моей тьмы>.

У бл. Августина в более зрелом возрасте глаза открылись, и созерцание духовного бытия стало доступным емув высокой мере, но громадное большинство людей в течении всей жизни способны представлять и понимать лишь то, что можно поместить направо или налево, далеко или близко от себя или других вещей, а также то, что можно нанизать как жемчужины ожерелья на нить времени в отношениях прежде и после. Отсюда становится понятным, каким образом один известный русский коммунист мог в качестве довода против существования души привести следующие соображения: анатомы рассекали мозг по всем направлениям и нигде души не нашли, значит, ее нет вовсе. Как-будто душа-нечто вроде изюминки в бутылке с квасом!

Эта грубая наглядность мышления придерживается не только всею обыденною практикой мышления, но еше и некоторыми изощренными методами воспитания и обучения в школе, в случае одностороннего понимания и приминения их. В самом деле, давно уже педагоги говорят о наглядности преподавания как необходимом дидактическом принципе, начинают диже и к математике подходить с помощью лабораторных методов, а трудовая школа, если соответствующим образом осуществить ее замыслы, способна превратить многие знания почти лишь в моторные механизмы. Между тем даже экспериментальные исследования, начатые вюрцбургской школой психологии, обнаруживают, что понимание мысли достигается направлением внимания на содержание сознания, лишенные наглядности, чувственные образы толпятся при этом в сознании, как ненужные обрывки прежних восприятий. поэтому задача правильного воспитания и обучения состоит в том, чтобы использовать наглядные данные лишь как материал, в котором воплощены идеальные нечувственные начала, подлежащие отвлечению, для резкого противопоставления их чувственному бытию, вследствии чего изощряется способность к умозрению. Даже преподавание частных наук не должно упускать из виду эту цель. Так, лабораторный метод в геометрии должен быть использован для того, чтобы показать, что никакие взвешивания, накладывания и эмпирические изменения не могут индуктивным путем дать строгого и точного доказательства ни одной теоремы(например, теоремы, гласящей, что параллелограммделится диогональю на два равных треугольника), тогда как дедуктивное доказательство, исходящее из аксиом и определений, ведет к абсолютно строгому и точному обосновыванию истины. Такие противопоставления должны рано или поздно снять пелену с ума учащегося и внезапно дать ему постижение того, что такое умозрение, напрвленное на элементы мира, недоступные чувственному восприятию, и навсегда освободиться от грубого заблуждения, будто все знание основывается только на осматривании, ощупывании и т. д.

Воспитав в себе способность умозрения на столько, чтобы усмотреть бытие, принципиально отличное, от реальных вещей и процессов, мы начинаем видеть в новом свете и само реальное бытие. В самом деле, остановимся хотя бы на том идеальном бытии, которое я назвал словом субстанция, или, лучше, будем теперь называть его словом субстанциальный деятель, чтобы подчеркнуть, что это - существо, а не отвлеченная идея. Субстанциальный деятель (например, Я человека, т. е. душа, или <форма> в философии Аристотеля, энтелехия в витализме Дриша и т. п. ) есть нечто сверхвременное и сверхпространственное. Отсюда возникает не обособленность субстанциального деятеля от пространственно-временных вещей, а как раз наоборот, возможность вступать с ними весьмаразнообразные отношения, обуславливающие гораздо более высокую связанность бытия, чем та, которая создается единством пространства и времени. Представьте себе, например, тысячу элементов A, B, C, D. . . размещенных в пространстве одного кубического сантиметра, например организм, состоящий из 1000 клеток, и процессы в этих клетках в течении одной недели. Прибавьте сюда еще сверхвременной и сверхпространственный элемент( <форма> Аристотеля или <энхетелия> Дриша, а по моей терминологии-субстанциальный деятель), будучи сверхпространственным, не находится ближе к А, чем к В, оно не сверху и не снизу от них, оно сразу быть в одинаково непосредственном отношении к процессам первого, третьего и седьмого дня;поэтому оно способно так управлять процессами третьего дня, чтобы в нем был использован опыт первого дня и чтобы он служил средством для того, что произойдет на седьмой день:здесь перед нами развитие организма, обнаруживающеее гармоническую согласованность настоящего с прошлым и будущим(корреляция процессов во времени). Допустим, что субстанциальный деятель, <форма> Аристотеля, "сидит" где-либо внутри тела, тогда такое всепроникающее, гармонизирующее влияние его было бы не возможным; точно так же, если бы форма была <разлита>по всему телу пространственно, она сама состояла бы из множества частей неположных друг другу, и не только гармонизировала бы элементы организма, но еще сама нуждалась бы в упорядочивающем принципе. Для умов, способных представлять себе <форму>, субстанцию и т. п. Только или как протяженный субстрат, обволакивающий и пронизывающий собою весь организм, или же как точку в организме (освобождения от чувственной наглядности для некоторых людей), превращаются в пустой набор слов и философия Аристотеля, и витализм Дриша и учение Плотина о том, что всякое растение, животное, земля и т. п. есть созерцание, мысль понятие - благодаря заключенному в них идеальному моменту сверхпространственного и сверхвременного единства), и развитое выше учение о гносеологической координации субъекта к умозрению, с восторгом воспринимают учение, открывающее им безбрежную ширь, богатство, разнообразие и утонченность мирового бытия. Различие в восприятии получается такое же, как в концерте, когда один, с музыкально восприимчивой душою, с увлечением слушает симфонию Бетховена, а для других она - бессвязные обрывки звуков. Бывает и так, что человек слушает несколько раз сложное музыкальное произведение, например <Тристана и Изольду> Вагнера, не находя в нем никаких красот, а потом вдруг как бы прозревает и удивляется своей прежней слепоте. Такие люди научаются осторожно судить о художественных произведениях, зная ограниченность своей восприимчивости. Такую же осторожность следовало бы выработать в себе в отношении к философии людям со слабой развитой способностью созерцания идеального бытия.

Еще большею силою восхождения в <миры иные> нужно обладать для мистической интуиции, т. е. для созерцания металогического. Даже и среди величайших философов только немногие, например Плотин, Гегель, Вл. Соловьев, дают ценные учения об этой сфере мира. Чтобы созерцать ее, нужно отрешиться не только от пространства и времен и, но даже и от законов тождества и противоречия, которым подчинено всякое ограниченное бытие, не исключая царства отвлеченных идей. Отсюда понятно, что здесь требуется крайнее освобождение от всех привычек мышления, почти привосходящей силы человека. А между тем удовлетворительный ответ на вопрос о свободе воли, о творчестве, об источниках и конечном результате нравственного поведения может быть дан не иначе как путем углубления в сферу металогического.

Наибольшие трудности таяться, конечно, в идее Абсолютного. Уже древние философы, Филон, Отцы церкви, Плотин понимали, что никакие положительные ограничения понятия не выражают его сущности, так что приходится охарактеризовать его лишь отрицательно, как Божественное Ничто. Конечно, это - Ничто сверхбытийственное, а не то ничто, которое стоит ниже бытия. Поэтому оно может быть объектом мистического восприятия: в религиозном опыте оно предстоит перед восхищенною душою человека как нечто превосходящее всякую мировую положительность, и не превращается вследствии человеческого созерцания в нечто ограниченное, относительное, потому что лишь с точки зрения человека, а не само по себе Абсолютное характеризуется при этом как объект.

Чтобы принять учение об интуиции, направленной на Абсолютное, нужно развить в духе интуитивизма теорию отношения между субъектом и объектом, резко отличную от кантианских и неокантианских учений об объекте. В противном случае мы попадаем в безвыходный тупик вроде того, в каком томится мысль Фихте, который усматривает подлинное Абсолютное как необходимую сверхмировую основу мира и буквально десятки раз берется за гносеологическое оправдание этого начала, но вновь и вновь терпит крушение, сталкиваясь с вопросом, как можно конструировать неконструируемое, дать понятие того, что принципиально невыразимое через понятие, как можно познать и, следовательно, подчинить отношениям то, что стоит вне всяких отношений и т. п.

Кроме учения об объективности Абсолютного, нужно еще развить учение о субъекте, созерцающем Абсолютное, именно показать, как возможное стояние его пред лицом Абсолютным без поглощения Абсолютным. Для этого требуется отрешение от пантеистических учений, слишком сближающих Абсолютное и мир, растворяющих мир в Боге, или Бога в мире. Абсолютное, как сверхбытийственное Ничто, должно быть присоеденено умом мыслителя к системе понятий, которыми он оперирует в качестве принципиально нового, ни на что другое несводимого начала. Лишь при этом условии получается удовлетворительный ответ на труднейшие вопросы религиозной философии, так как достигается нечто аналогичное тому, что мы нашли уже выше, говоря о необходимости присоеденить к реальному бытию сверхпространственные и сверхвременные начала: и здесь, после усмотрения нового начала, кругозор расширяется так, что уму открываются совершенно новые отношения и возможности, непохожие ни на что, встречавшиеся внутри мира и осуществляющиеся по благости Божией и любви его к своим творениям.