Значение православия в Русской истории, культуре духовно оп ределяющее. Для того чтобы это понять и убедиться в этом, не на до самому быть православным: достаточно знать русскую историю и иметь духовную зоркость. Достаточно признать, что тысячелетняя история России творится людьми христианской веры; что Россия слагалась, крепла и развертывала свою духовную культуру именно в христианстве, и что христианство она исповедовала, восприняла, созерцала и вводила в жизнь именно в акте православия. Именно это было постигнуто и выговорено гением Пушкина.Вот его подлин ные слова:

<Великий духовный и политический переворот нашей планеты есть христианство. В этой священной стихии исчез и обновился мир>. <Греческое вероисповедание, отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер>. <Россия никогда ничего не имела общего с остальной Европой>...; <история ее требует другой мысли, другой формулы>.

И вот, ныне, когда наши поколения переживают великий госу дарственный, хозяйственный, моральный и духовно творческий про вал в истории России и когда мы повсюду видим ее недругов (рели гиозных и политических), подготавливающих поход на ее самобытность и целость, мы должны твердо и точно выговорить: дорожим ли мы нашей русской самобытностью, каковы ее основы и каковы те покушения на нее, которые мы должны предвидеть?

Самобытность русского народа выражается в его особливом и своеобразном духовном акте. Под <актом> надо разуметь внутренний строй и уклад человека: его способ чувствовать, созерцать, ду мать, желать и действовать (см. <Н.З.> N III: <О русском нацио нализме>). Каждый из русских, попав за границу, имел, да и имеет ныне полную возможность убедиться на опыте в том, что другие на роды имеют иной, отличный от нас бытовой и духовный уклад; мы испытываем это на каждом шагу и с трудом привыкаем к этому; иногда мы видим их превосходство, иногда остро чувствуем их неу довлетворенность, но всегда испытываем их инородность и начинаем томиться и тосковать по <родине>. Это обёясняется самобытностью нашего бытового идуховного уклада; или, выражаясь кратчайшим словом: у нас иной акт.

Русский национальный акт сложился под влиянием четырех вели ких факторов: природы (континентальность, равнина, климат, поч ва), славянской души, особливой веры, исторического развития (государственность, войны, территориальные размеры, многонацио нальность, хозяйство, образование, техника, культура). Невозмож но осветить все это сразу. Об этом есть книги, то драгоценные (Гоголь, <В чем же, наконец, существо русской поэзии>; Н.Дани левский, <Россия и Европа>; И.Забелин, <История русской жизни>; Достоевский, <Дневник писателя>; В.Ключевский, <Очерки и речи>), то мертворожденные (Чаадаев, <Философские письма>; Милюков, <Очерки по истории русской культуры>). В понимании и толковании этих факторов и самого русского творческого акта важно оста ваться предметным и справедливым, не превращаясь ни в фанатичес кого <славянофила>, ни в слепого для России <западника>. И это особенно важно в том основном вопросе, который мы здесь ставим о Православии и Католичестве.

Среди недругов России, неприемлющих ее культуру и осуждающих всю ее историю, совершенно особое место занимают римские католи ки. Они исходят из того, что в мире есть <благо> и <истина> только там, где <ведет> католическая церковь и где люди беспре кословно признают авторитет римского епископа. Все остальное идет (так они понимают) по неправому пути, пребывает во тьме или ереси, и должно быть рано или поздно обращено в их веру. Это составляет не только <директиву> католизма, но и само собой ра зумеющуюся основу или предпосылку всех его доктрин, книг, оце нок, организаций, решений и действий. Некатолическое в мире должно исчезнуть: или в результате пропаганды и обращения, или же погублением Божиим.

Сколько раз за последние годы католические прелаты принима лись объяснять мне лично, что <Господь выметает железною метлою православный восток для того, чтобы воцарилась единая католичес кая церковь>... Сколько раз я содрогался от того ожесточения, которым дышали их речи и сверкали их глаза. И внимаю этим речам, я начиная понимать, как мог прелат Мишель д'Эрбиньи, заведующий восточно католической пропагандой, дважды (в 1926 и в 1928 г.) ездить в Москву, чтобы налаживать унию с <обновленной церковью> и соответственно <конкордат> с большевиками, и как он мог, возв ращаясь оттуда,перепечатывать без оговорок гнусные статьи комму нистов, именующие мученическую православную патриаршую Церковь (дословно) <сифилитической> и <развратной>... И я понял тогда же, что <конкордат> Ватикана с Третьим Интернационалом не осу ществился доселе не потому, что Ватикан <отверг> и <осудил> такое соглашение, а потому, что его не захотели сами коммунисты. Я понялразгром православных соборов, церквей и приходов в Поль ше, творившийся католиками в тридцатых годах текущего века... Я понял, наконец, в чем истинный смысл католических <молитв о спа сении России>: как первоначальной, краткой, так и той, которая была составлена в 1926 году папою Бенедиктом XY и за чтение ко торой у них даруется (по объявлению) <триста дней индульген ции>...

И ныне, когда мы видим, как Ватикан годами снаряжается в по ход на Россию, проводя массовую скупку русской религиозной литературы, православных икон и целых иконостасов, массовую под готовку матолического духовенства к стимуляции православного бо гослужения на русском языке (<католичество восточного обряда>), пристальное изучение православной мысли и души, ради доказатель ства их исторической несостоятельности, мы все, русские люди, должны поставить перед собой вопрос о том, в чем же отличие Пра восоавия от Католизма, и постараться ответить себе на этот воп рос со всей объективностью, прямотой и исторической верностью.

Это есть отличие догматическое, церковно организационное, обрядовое, миссионерское, политическое, нравственное и актовое. Последнее отличие есть жизненно первоначальное: оно дает ключ к пониманию всех остальных.

Догматическое отличие известно каждому православному: во первых вопреки постановлениям Второго Вселенского Собора (Константинопольского, 381 г.) и Третьего Вселенского Собора (Ефесского, 431 г., Правило 7), католики ввели в 8 й член Симво ла Веры добавление об исхождения Духа Святого не только от Отца, но и от Сына (<филиокве>); во вторых, в XIX веке к этому присое денился новый католический догмат о том, что Дева Мария была за чата непорочною (<де иммакулата концепционэ>); в третьих, в 1870 году был установлен новый догмат о непогрешимости римского папы в делах церкви и вероучения (<экс катэдра>); в четвертых, в 1950 году был установлен еще один догмат о посмертном телесном возне сении Девы Марии. Эти догматы не признаны Православною Церковью. Таковы важнейшие догматические отличия.

Церковно организационное отличие состоит в том, что католики признают римского первосвященника главою церкви и заместителем Христа на земле, тогда как Православие признает единого главу Церкви Иисуса Христа и считает единственно правильным, чтобы строилась вселенскими и поместными соборами. Православие не признает также светскую власть за епископами и не чтит католи ческие орденские организации (в особенности иезуитов). Это важ нейшие отличия.

Орядовые отличия суть следующее. Православие не признает бо гослужение на латинском языке; оно блюдет литургии, составленные Василием и Иоаном Златоустом и не признает западных образцов; оно соблюдает завещанное Спасителем причастие под видом хлеба и вина и отвергает введеное католиками для мирян <причащение> од ними <освященными> облатками; оно признает иконы, но не допуска ет скульптурных изображений в храмах; оно возводит исповедь к незримо присутствующему Христу и отрицает исповедальню как орган земной власти в руках священника. Православие создало совсем иную культуру церковного пения, молитвословия и звона; у него иное облачение; у него иное знамение креста; иное устроение ал таря; оно знает коленопреклонение, но отвергает католическое <приседание>; оно не знает дребезжащего звонка во время соверши тельных молитв и многого другого. Таковы важнейшие обрядовые от личия.

Миссионерские отличия суть следующее. православие признает свободу исповедания и отвергает весь дух инквизиции истребле ние еретиков, пытки, костры и принудительное крещение (Карл Ве ликий). Оно блюдет при обращении чистоту религиозного созерцания и его свободу от всяческих посторонних мотивов, особенно от застращивания, политического расчета и материальной помощи (<благотворительность>); оно не считает, что земная помощь брату во Христе доказывает <правоверие> благотворителя. Оно, по слову Григория Богослова, ищет <не победить, а приобрести братьев> по вере. Оно не ищет власти на земле любой ценою. Таковы важнейшие миссионерские отличия.

Политические отличия суть таковы. Православная церковь ни когда не притязала ни на светское господство, ни на борьбу за государственную власть в виде политической партии. Исконное русскоправославное разрешение вопроса таково: церковь и госу дарство имеют особые и различные задания, но помогают друг другу в борьбе за благо; государство правит, но не повелевает Церкви и не занимается принудительным миссионерством; Церковь организует свое дело свободно и самостоятельно, соблюдает светскую лояль ность, но судит обо всем смоим христианским мерилом и подает благие советы, может быть, и обличения властителям и благое на учение мирянам (вспомним Филиппа Митрополита и Патриарха Тихо на). Ее оружие не меч, не партийная политика и не орденская интрига, а совет, наставление, обличие и отлучение. Византийские и после петровские уклонения от этого порядка были явлениями нездоровыми.

Католизм, напротив, ищет всегда и во всем, и всеми путями власти (светской, клериакальной, имущественной и лично суггес тивной).

Нравственное отличие таково. Православие взывает к свободно му человеческому сердцу. Католицизм взывает к слепо покорной воле. Православие ищет пробудить в человеке живую, творческую любовь и христианскую совесть. Католицизм требует от человека повиновения и соблюдения предписаний (законничество). Правосла вие спрашивает о самом лучшем и зовет к евангельскому совершенс тву. Католицизм спрашивает о <предписанном>, <запрещенном>, <позволенном>, <простительном> и <непростительном>. Православие идет в глубине души, ищет искренней веры и искренней доброты. Католицизм дисциплинирует внешнего человека, ищет наружнего бла гочестия и удовлетворяется формальной видимостью доброделанья (см. <Н.З.> N 119).

И все это теснейше связано с первоначальным и глубочайшим актовым отличием, которое необходимо продумать до конца и притом раз и навсегда.

Исповедание отличается от исповедания по своему основному религиозному акту и его строению. Важно не только то, во что ты веруешь, но еще и то, чем, т.е. какими силами души осуществляет ся твоя вера. С тех пор, как Христос Спаситель утвердил веру на живой любви (Матф. 23,37; Марк. 12,30 33; Луки 10,27;срв.I Иоан на 4,7 8,16), мы знаем, где искать веру и как найти ее. Это есть самое важное для понимания не только своей веры, но и особенно чужой веры и всей истории религий. Именно так мы должны понять Православие и Католичество.

Есть религии, которые родятся из страха и питаются страхом; так африканские негры в своей массе прежде всего бояться тем ноты и ночи, злых духов, колдовства, смерти. В борьбе с этим страхом и в эксплуатации его у других и слагается их религия.

Есть религии, которые родятся из вожделения и питаются эро токой, принимаемой за <вдохновление>; такова религия Диониса Вакха; таков <Шиваизм левой руки> в Индии; таково русское хлыс товство.

Есть религии, живущие фантазией и воображением; их сторонни ки довольствуются мифическими легендами и химерами, поэзией, жертвоприношениями и обрядами, пренебрегая любовью, волей и мыслью. Таков индийский браманизм.

Буддизм был создан как религия жизнеотвержения и аскеза. Конфуцианство возникло как религия исторически выстраданной и искренно прочувствованной моральной доктрины. Религиозный акт Египта был посвящен преодолению смерти. Иудейская религия искала прежде всего национального самоутверждения на земле, выдвигая генотеизм (бог национальной исключительности!) и моральное за конничество. Греки создали религию семейного очага и зримой кра соты, Римляне религию магического обряда. А христиане?

Православие и Католичество одинаково возводят свою веру ко Христу, сыну Божию и к евангельскому благовествованию. и тем не менее их религиозные акты не только различны, но и несовместимы по своей противоположенности. Именно этим определяются все те отличия, которые я указал в предшествующей статье (N 118).

Первичное и основное пробуждение веры для православного есть движение сердца, созерцающей любви, которая видит Сына Божия во всей Его благости, во всем Его совершенстве и духовной силе, преклоняется и приемлет Его, как сущую правду Божию, как свое главное жизненное сокровище. При свете этого совершенства пра вославный признает свою греховность, укрепляет и очищает им свою совесть и вступает на путь покаяния и очищения.

Напротив у католика <вера> пробуждается от волевого решения: довериться такому то (католически церковному) авторитету, подчи ниться и покориться ему и заставить себя принять все, что этот авторитет решит и предпишет, включая и вопрос добра и зла, греха и его допустимости.

Посему у православного душа оживает от свободного умиления, от доброты, от сердечной радости, и тогда зацветает верою и со ответственными ей добровольными делами. Здесь благовестие Христа вызывает искреннюю любовь к Богу, а свободная любовь пробуждает в душе христианскую волю и совесть.

Напротив, католик постоянными усилиями воли понуждает себя к той вере, которую ему предписывает его авторитет.

Однако, в действительности воле подчинены всецело только внешние телодвижения; в гораздо меньшей степени ей подчинена сознательная мысль; еще меньше жизнь воображения и повседнев ных чувствований (эмоций и аффектов). Ни любовь, ни вера, ни со весть воле не подчинены и могут совсем неотозваться на ее <по нуждения>. Можно принудить себя к стоянию и поклонам, но невозможно вынудить у себя благоговение, молитву, любовь и бла годарение. Только внешнее <благочестие> повинуется воле, а оно и есть не более, чем внешняя видимость, или же, просто притворс тво. Можно принудить себя к имущественному <пожертвованию>; но дар любви, сострадания, милосердия не вынудим ни волею, ни ав торитетом. За любовью, как земною, так и духовною, мысль и во ображение следует сами собой, естественно и охотно; но воля мо жет биться над ними всю жизнь и не подчинить их своему давлению. Из раскрытого и любящего сердца совесть, как голос Божий, за говорит самостоятельно и властно. Но дисциплина воли не ведет к совести; а покорность внешнему авторитету заглушает личную со весть окончательно.

Так развертывается эта противоположность и непримиримость двух исповедений; и нам, русским людям, необходимо продумать ее до конца.

Тот, кто будет строить религию на воле и покорности автори тету тот неизбежно должен будет ограничить веру умственным и словесным <признанием>, оставляя сердце холодным и черствым, за меняя живую любовь законничеством и дисциплиною, а христианс кую доброту <похвальными>, но мертвыми делами. И самая молитва превратится у него в бездушные слова и неискренние телодвижения. Тот, кто знает религию древне языческого Рима, тот сразу узнает во всем этом его традицию. Именно эти черты католической религии всегда испытывались русской душой как чуждые, странные, искусс твенно натянутые, неискренние. И когда мы слышим от православных людей, что в католическом богослужении есть внешняя торжествен ность, доводимая иногда до грандиозности и <красивости>, но нет искренности и тепла, нет смирения и горения, нет сущей молитвы, а потому и духовной красоты, то мы знаем, где искать объяснения этому.

Эта противоположность двух исповеданий обнаружживается во всем. Так, первая задача православного миссионера дать людям Св. Евангелие и богослужение на их языке и в полном тексте; ка толики держатся латинского языка, непонятного большинству наро дов, и воспрещают верующим самостоятельное чтение Библии. Пра вославная душа ищет непосредственного приближения ко Христу, во всем, от внутренней одинокой молитвы до приобщения Св. Тайн. Ка толик смеет думать и чувствовать о Христе только то, что ему позволит авторитетный посредник, стоящий между ним и Богом; и в самом приобщении он останется лишенным и умаленным, не приемля пресущественного Вина и получая вместо пресущественного Хлеба некую замещающую его <облатку>.

Далее, если вера зависит от воли и решения, то очевидно, не верующий неверит потому, что не хочет веровать, а еретик ерети чествует потому, что решил веровать по своему; и <ведьма> служит дьяволу потому, что она одержима злою волею. Естественно, что они все преступники против Закона Божия и что их надо карать. Отсюда Инквизиция и все те жесткие дела, которыми насыщена сред невековая история католической Европы; крестовые походы против еретиков, костры, пытки, истребление целых городов (например, города Щтединг в Германии, в 1234) в 1568г. все жители Нидерлан дов, кроме названных поименно, были приговорены к смерти как еретики. В Испании Инквизиция исчезла окончательно лишь в 1834 году. Обоснование этих казней понятно: неверующий есть не желаю щий веровать, он злодей и преступник перед лицом Божиим, его ждет геена; и вот, лучше кратковременный огонь земного костра, чем вечный огонь ада. Естественно, что люди,вынудившие веру во лею сами у себя пытаются вынудить ее и у других; и видят в не верии или инаковерии не заблуждение, не несчастье, не ослепле ние, не скудность духовную, а злую волю.

Напротив, православный священник следует Ап. Павлу (П Кор.I, 24) не стремиться <брать власть над чужой волею>, но <споспе шествовать радости> в сердцах людей; и твердо помнить завет Христа о <плевелах>, не подлежащих преждевременному выпалыванию (Матф. 13,25 36). Он признает водительскую мудрость Афанасия Ве ликого и Григория Богослова: <то, что совершается силою против желания, не только вынуждено, несвободно и неславно, но просто даже и не состоялось> (Слово 2,15). Отсюда и указание Митрополи та Макария, данное им в 1555 году первому казанскому архиеписко пу Гурию: <Всякими обычаи, как возможно, приучать ему татар к себе и приводить их любовию на крещение, а страхом их ко креще нию никак не приводити>. Православная церковь искони веровала в свободу веры, в ее независимость от земных интересов и расчетов, в ее сердечную искренность. Отсюда и слова Кирилла Иерусалимско го: <Симон волхв в купели тело омочи водою, но сердца не просве ти духом, и изыде телом, а душою не спогребеся и не возста>.

Далее, воля земного человека ищет власти. И Церковь, строя щая веру на воле непременно будат искать власти. Так было у магометан; так обстоит у католиков на протяжении всей их исто рии. Они всегда искали в мире власти, так, как если бы Царство Божие было от мира сего; всякой власти: самостоятельной светс кой власти для папы и кардиналов, а также власти над королями и императорами (вспомним средние века); власти над душами и осо бенно над волею своих последователей (исповедальня как оружие):, партийной власти в современном <демократическом> государстве; тайной орденской власти, тоталитарно культурной надо всем и во всех делах (иезуиты). Они считают власть орудием к водворению Царства Божия на земле. А эта идея всегда была чужда и Евангель скому учению, и Православной Церкви.

Власть на земле требует ловкости, компромисса, лукавства, притворства, лжи, обмана, интриги и предательства; а часто и преступления. Отсюда и учение о том, что цель разрешает средс тва. Напрасно противники излагают это учение иезуитов так, как будто цель <оправдывает> или <освящает> дурные средства; этим они только облегчают иезуитам возражения и опровержения. Тут речь совсем не о <праведности> или <святости>, а или о церковном разрешении, о позволенности, или же о моральной <доброкачествен ности>. Именно в этой связи виднейшие отцы иезуиты, как то Эско бар а Мендоза, Сот, Толет, Васкоц, Лессий, Санкец и некоторые другие, утверждают, что <поступки делаются хорошими или дурными в зави симости от хорошей или дурной цели>. Однако, цель человека из вестна только ему одному: она есть дело личное,потайное и легко поддающееся симуляции. С этим тесно связано католическое учение о допустимости и даже негреховности лжи и обмана: надо только произносимые слова истолковать про себя <иначе>, или воспользо ваться двусмысленным выражением, или молча ограничить обёем ска занного, или помолчать о правде тогда ложь не ложь, и обман не обман, и ложная присяга на суде не грешна (об этом см. у иезуи тов Лемкуля, Бузенбаума, Лаймана, Санкеца, Алагоны, Лессия, Эскобара, Суареца и других).

Но у иезуитов есть и другое учение, окончательно развязываю щее их ордену и их церковному деятелю руки. Это учение о дурных делах, совершаемых, якобы, <по повелению Божию>. Так, у иезуита Петра Алагоны (также и у Бузенбаума) читаем: <по повелению Божию можно убивать невинного, красть, развратничать, ибо Он есть Гос подин жизни и смерти, и потому должно исполнять его повеление>. Само собою разумеется, что о наличности такого чудовищного и не возможного <повеления> Божия решает решает католический церков ный авторитет, повиновение коему составляет самую сущность като лической веры (все эти данные заимствуем из книги И.А. Ильина <О сопротивлении злу силою>, где указаны автентичные источники).

Тот, кто, продумав эти черты католицизма, обратится к Пра вославной церкви, тот увидит и поймет раз и навсегда, что самые глубокие традиции обоих исповеданий противоположны и несовмести мы. Мало того, он поймет еще и то, что вся русская культура сла галась, крепла и расцветала в духе православия и стала тако вой, какова она была в начале ХХ века, прежде всего потому, что она не была католическою. Русский человек верил и верит любовью, молится сердцем, свободно читает Евангелие; и авторитет Церкви помогает ему в его свободе и научает его свободе,раскрывая ему духовное око, а не пугая его земными казнями во <избежание> по тусторонних. Русская благотворительность и <нищелюбие> русских Царей шли всегда от сердца и доброты. Русское искусство все целиком выросло из свободного сердечного созерцания: и парение русской поэзии, и мечты русской прозы, и глубина русской живопи си, и искренний лиризм русской музыки, и выразительность русской скульптуры, и одухотворенность русской архитектуры, и прочувс твенность русского театра. Дух христианской любви проник и в русскую медицину, ее духом служения, бескорыстия, интуитивно це лостного диагноза, индувидуализации пациента, братского отноше ния к страдающему; и в русскую юрисприденцию с ее исканием спра ведливости; и в русскую математику с ее предметной созерцательностью. Он создал в русской историографии традиции Соловьева,Ключевского и Забелина. Он создал в русской армии традицию Суворова, а врусской школе традицию Ушинского и Пирого ва. Надо увидеть сердцем ту глубокую связь, которая соединяет русско православных Святых и Старцев с укладом русской простона родной и образованной души. Весь русский быт иной и особенный, потому, что славянская душа укрепила свое сердце в заветах Пра вославия. И самые русские инославные исповедания (за исключением католицизма) восприняли в себя лучи этой свободы, простоты и сердечности и искренности.

Вспомним еще, что все наше Белое движение со всей его госу дарственной верностью, с его патриотическим горением и жертвен ностью поднялось из свободных и верных сердец и ими держится и доныне. Живая совесть, искренняя и личное <добровольчество при надлежат к лучшим дарам Православия, и замещать эти дары тради циями католицизма нам нет ни малейшего основания>.