П: Представим себе: мы в лесу. Не совсем ясно, зачем мы забрели в лес, как мы там оказались. На то у нас, конечно, были свои причины и основания, впрочем, неясно, насколько повлияли они и могли ли они повлиять именно так, чтобы мы - здесь и сейчас - оказались в лесу.

В: Пускай так. И что, в лесу - красиво?

П: Да, наверно, красиво. Я припоминаю, как я один был в лесу. Был ветер. Деревья сильно гнулись. Все листы шевелились, ну, полы моей куртки развевались тоже. Я прошел по тропинке со смутным чувством: то ли я шагаю в такт ветру, то ли наоборот. Когда я вышел, был уже вечер.

В: Но ты понял, что побывал в лесу?

П: Да. Для себя я могу называть это так. Но я думал о чем-то своем, а ноги сами несли меня. Если б ты спросил меня, понял ли я, что побывал в парке, я бы, возможно, тоже согласился.

В: А что ты понял в лесу?

П: Не знаю. Что-то случилось. Что-то происходило. Дул сильный ветер - это я помню точно. Но это, наверное, и не так важно.

В: Хорошо, а теперь мы вместе в лесу. Я говорю: это лес, и ты соглашаешься со мной.

П: Пожалуй.

В: Смотри: мы выходим из леса. Опять что-то произошло?

П: Конечно. Мы были в лесу.

В: Так же, как тогда, когда ты бродил здесь один?

П: Нет, иначе.

В: Ага, значит ты умеешь различать!

П: Но я могу только сказать: "так" или "не так".

В: Но ведь ты понимаешь: мы были в лесу.

П: Понимаю.

В: И понимаешь, что тогда ты гулял в лесу один.

П: Понимаю, но только потому, что рассказал тебе это. Если б не рассказал, может, я и не заметил бы, что был в лесу. Я часто хожу домой через лес и не всегда замечаю.

В: То есть, рассказав об этом, ты что-то понял?

П: Ну да. Что я был в лесу.

В: А как там было? Красиво?

П: Не знаю.

В: Но ведь сейчас ты согласился, что красиво? А тогда - было так же?

П: Нет. Помню только, что был ветер.

Бытие мира непостижимо. В то же время мир всегда светится своим присутствием, своим становлением, самим собой. Этот свет все время пронизывает нас, и мы воспринимаем его. При этом мы сами светимся, подобно свету Плотина, видимому и видящему одновременно. Свет этот течет подобно большому потоку. Потому у него есть строй, направление течения. Строй этот можно почувствовать, лишь остановившись посредине потока, поставив преграду. Бытие мира становится для нас событием, когда мы обращаем на него внимание, останавливаемся, перестаем лучится в строй с ним. Тогда у нас появляется собственное настроение и в мире мы тоже начинаем видеть настроение, подобно тому, как возникает напряжение в разности потенциалов. Становление бытия, увиденное через рамку этой разности настроений, мы и называем событием. Оно всегда определено особенностями рамки. Оно всегда разделено кем-то, потому что наблюдая, мы отделяемся. Но не по сути: видя что-то, мы видим не нечто отдельное от нас. Наше видение разделено настроением, и если, вслед за Плотином, называть нашу деятельность мышлением, то не имеет смысла говорить о предмете мышления: это все то же бытие. Имеет смысл говорить о способе или строе его, об определивающей рамке настроения.

П: Ты сказал: "Я понял, что был в лесу, лишь благодаря нашему разговору".

В: Но ты же сам это подтвердил.

П: Разве это - понимание, а не простая фраза речи?

В: Для этого надо поговорить о том, что такое понимание.

П: Сказав, что понимание рождается в разговоре, ты совершенно меня запутал. Откуда бы ему родиться? В какой момент? И - вне нашей сознательной воли?

В: Я только хотел пояснить, что понимание наступает неожиданно и всякий раз по-новому, так что кажется, что оно исчезало и возвратилось, подобно птице. Конечно, трудно себе представить понимание с определенным местом жительства. Легче сказать, что в нас заложена возможность понимания, то есть, возможность отделиться стеной от потока бытия и по шуму, с которым волны бьются о наш мол, распознавать разные настроения его.

П: Странно только, что понимание как бы само "приходит". Это действительно похоже на то, как прилетают птицы.

В: Да, а потом исчезают... Можно сказать, что птица летит всегда, а вот осознать ее полет мы можем лишь оторвавшись от нее. Можно сказать, что птица - это развертывание бытия.

П: Но ты не ответил, как возможно лететь вместе с птицей или отрываться от нее. Если птица - это понимание, что нам необходимо для понимания?

В: Чтобы что-то произошло.

П: Но что значит "произошло"? Не было, появилось? Но это лишь способ говорить о нас самих. Не замечали, заметили. А если "произошло", но прошло мимо нас, оставив нас незатронутыми?

В: Про такое мы и сказать-то ничего не можем.

П: Ну, а если нам рассказали?

В: Тогда произошедшим будет рассказ о событии, а не само изложенное событие.

П: То есть, суть события не должна влиять на наше восприятие рассказа? Можно ли напугать человека тем, что я видел волков в лесу? А тем, что я вчера купил молоко? Разве неправда, что волки в лесу страшны сами по себе, безо всякой интонации?

В: Хорошо, а быть в лесу - это страшно?

П: Не знаю. Мне - нет, но со мной часто в детстве гуляли в лесу. Наверное, я привык. Впрочем, есть люди, которые боятся.

В: Значит, мы ничего не можем сказать про то, как оно - быть в лесу. Мы не можем оценить это ни позитивно, ни негативно, не можем и приписать никакой другой атрибут.

П: Все же мы говорим "побывать в лесу", и это звучит вполне законченно и совершенно. Как будто и вправду что-то отдельное произошло. Просто мы затрудняемся назвать это как-то иначе, особым именем, словно бы видели это впервые.

В: Но ведь ты не впервые ходишь в лес.

П: Нет.

В: Но всякая прогулка для тебя - что-то иное, ты это хочешь сказать?

П: Ну да. Когда меня спрашивают: "Где ты был?", а я отвечаю: "В лесу", я словно бы отделываюсь от вопроса, который меня затрагивает. Или - лучше - я называю его, чтобы не вдаваться в его суть. Сказать "в лесу" означает, что все поймут про мою прогулку, а уж про то, что по-настоящему случилось в лесу, никто и спрашивать не будет.

В: Разве это называется - понял?

П: Ну да. Ведь все гуляли в лесу. Все знают, что гулять в лесу - это не просто так. Может что-нибудь случиться. Ну, с кем-то случалось наверное.

В: Что случалось?

П: Не знаю. Сложно сказать. Возможно, это чувствуешь кожей, ну, когда что-то происходит.

В: А мне кажется, что всегда что-то происходит... Вот сейчас например - разве не так?

П: Но не всегда это касается тебя. Иногда ты чувствуешь: что-то должно решиться, что-то непосредственно относящееся к тебе.

В: Может, просто начинаешь все замечать?

П: Не знаю. Откуда-то приходит уверенность в том, что сейчас что-то решится. Такой молчаливый голос. Деревья молчат, облака молчат, дорога молчит.

В: Так это просто готовность увидеть. Такая покорность увидеть то, что увидится. Я вроде бы понял: когда мы говорим "в лесу", мы имеем в виду эту самую покорность увидеть событие. То есть, мы всегда приходим отчасти подготовленные к событию.

П: Знаешь, я тебе расскажу одну вещь. Я как-то шел по лесу, выжидая событие. Совершенно уверенный, что оно произойдет. Иду - все по-прежнему. Часа два я бродил по лесу - ничего не произошло. А один раз было наоборот.

Я случайно зашел в сквер около дома, недавно еще прошел дождь. И - так странно! Огромные ветки деревьев поднимались прямо до небо и сильно пахли. Пахли то ли влажностью, то ли сыростью и как-то тихо, но могуче колыхались. Я еще подумал, что, наверно, никогда больше такого не увижу.

В: Меня смущает твое красноречие. Ты же говорил, что по-настоящему произошедшего не выразишь, а только намекнуть можно?

П: Пожалуй. Эмоции. Но все-таки мне кажется, что событие застает нас врасплох.

В: Событие - да. Мы же говорим, что событие - это как остановка посреди потока.

П: Ну да.

В: Такая остановка действительно должна повлечь своеобразную потерю ориентации. А если мы смотрим на сам поток изнутри потока, никакой остановки, суеты нет. Если мы глядим в лес из леса, то ничего и невозможно сказать: всюду лес, лес "лесится", живет своей лесной жизнью.

П: Но мы же были в лесу и согласились, что он - красивый.

В: Но мы уже вышли из леса. Невозможно оценить лес по его внутренним законам.

П: А что такое внутренний закон бытия?

В: Закон появляется, когда мы отгородились стеной от потока.

П: То есть, надо говорить о внутреннем законе события?

В: Наверное. События ведь неодинаковые. Естественно предположить, что они по-разному устроены. Что у них есть строй развертывания, настроение.

П: Нет, раз устроены, то должны быть в каком-то смысле одинаковы. Предполагая наличие строя "внутри", мы сводим все события к общему знаменателю их устройства.

В: А разве это не так? Разве все твои походы в лес не сводятся к тому, что каждый раз ты бываешь именно в лесу?

П: Разве именно это важно? Разве "в лесу" не отговорка, не ярлычок, позволяющий нам намекать будто бы на одно и то же, а на самом деле - на разное?

В: Но смотри: мы с тобой, побывав в лесу, разве не можем теперь говорить о лесе, имея в виду что-то настоящее - произошедшее с нами? Разве это произошедшее не будет темой и сутью нашего разговора о лесе?

П: Но строй события и суть события - тоже разные вещи.

В: Как знать. А что ты имеешь в виду под сутью? Предположим, налетел ураган, порушил дома. В чем его суть? В разрушении? Но разрушает и землетрясение. В способе организации воздуха и мелких частичек пыли? Но те воздушные бури, что свирепствуют на огромных высотах, те мелкие пыльные смерчики, что в жару прокатываются по тротуарам и не затрагивают нас, устроены так же.

П: Н, ураган - это все, и разрушенные дома, и плачущие дети, и организация воздуха.

В: Но разве ураган - это не тучи, которые собираются на горизонте, резкие порывы ветра - предвестники - больно бьют в лицо, люди собирают бревна для подпорки домов, беспричинно воют собаки...

П: Да, я узнаю ураган.

В: Видишь, событие можно описать как по структуре и результатам, так и по предвестьям. Какое же из описаний будет точнее?

П: Очевидно, второе. Оно лишь предсказывает приход происходящего, а первое всегда огрубляет уже происшедшее.

В: Значит суть события - это предсказание прихода происходящего. Ведь суть события не может неточно передавать происходящее, суть - это наше прозрение происходящего, которое так или иначе решает нашу судьбу.

П: Но разве хождение в лес решает нашу судьбу?

В: А зачем мы тогда пошли в лес?

П: Смотреть. Гулять. Не знаю.

В: Мы пошли в лес, потому что для нас было важно пойти в лес, а не остаться дома. Это было для нас существенно, необходимо.

П: А почему мы вдруг стали говорить о лесе?

В: Потому что ты недавно гулял в лесу, разве не так?

П: Я делал тысячу дел вчера, но мы почему-то заговорили именно о лесе.

В: Ну, прогулка - это не дела. Хотя именно она оказалась самой существенной, раз уж ты пошел об этом рассказывать.

П: Действительно, трудно себе представить такое дело: после завтрака, скажем, идти гулять в лес.

В: И вообще, в лес, строго говоря, нельзя пойти, там можно только оказаться.

П: Это еще почему?

В: А что значит: "пойти в лес"? Это куда? Туда, где много деревьев?

П: Нет, много деревьев бывает и в парке.

В: А как узнать, что мы именно в лесу?

П: Ну, я, например, знаю, что рядом с моим домом - лес. Можно туда пойти.

В: Долго идти по опушке, следуя указателям по тропинкам, забросанным пакетами и окурками...

П: Можно зайти дальше.

В: Но где же начнется настоящий лес? В какой момент? Ты меня понимаешь?

П: Еще как. Это вдруг приходит.

В: А разве не бывает, что ты ходишь, ходишь по лесу, а потом понимаешь, что в лесу-то по сути и не бывал?

П: Да. Не знаю, понимаешь ли ты меня.

В: Тебя - вряд ли.

П: Зачем же слушаешь?

В: Мне кажется, что я понимаю что-то из того, что ты говоришь.

П: И что понимаешь?

В: Представь себе: мы поговорили о лесе. Что-то с нами случилось при этом. И вот мы встречаемся снова. И я говорю: "Помнишь, мы говорили о лесе?" И ты весь светлеешь, потому что понимаешь, о чем я говорю.

П: Но я могу плохо понять, подумать про наш прошлогодний разговор. Могу забыть, наконец.

В: Тем не менее след разговора, впечатление, память могут жить в тебе так или иначе.

П: Но зачем мне "так или иначе"? Разве можно променять те смутные следы, которые у меня останутся завтра, на эти моменты ясности, которые я испытываю сейчас, разговаривая?

В: Но ты же сам понимаешь, что эти "моменты ясности", как ты выражаешься, бесполезны, поскольку мы даже не способны сказать, что суть они.

П: Зачем же мы разговариваем?

В: Ясно, испытываем потребность.

П: А разве это потребность постоянная, насущная?

В: Похоже, что нет - иначе бы мы постоянно болтали. Впрочем, в каком-то смысле постоянная.

П: Почему?

В: Раз мы с таким упорством стремимся вести разговор, нам что-то нужно. Это, конечно, неправильный вывод. Но, строго говоря, раз мы ведем разговор, а не попросту спорим или болтаем, мы стремимся в чем-то продвинуться, достигнуть изменения.

А это очень важно. Будучи частью бытия, нам, в сущности, незачем "продвигаться" (ведь любое продвижение может быть заметно лишь по отношению к становлению бытия). мы могли бы спокойно течь в нескончаемом его потоке.

А значит мы в разговоре ищем события. Мы останавливаем течение мира, определиваем бытие разговором. Поэтому тягу к разговору можно объяснить тягой к событию.

Корень этого стремления - свобода решения.

П: Как это?

В: Когда нет возможности решения, нет и беспокойства. Напротив, если возможно одно или другое решение, невозможно обойтись без того, чтобы решиться, избрать определенный путь. Любое такое решение, конечно, будет событием.

В необходимости погружаться и вновь выныривать из потока я и вижу корень человеческого.

П: Человеческого? Звучит высокопарно.

В: Ну да, если под человеческим понимать необходимость решать, избирая. Решение любого живого существа может обуславливаться и самим бытием, в таком случае оно перестанет иметь "решающую силу". Решения человека обычно бывают вызваны рассуждениями, то есть, сомнением в предложенном изначально решении.

П: Что-то я не замечал в себе присутствия "уже предложенных решений".

В: Но такие решения и не могут быть заметны. Они - фон, на котором отчетливо могут проступать лишь иные мысли и рассуждения.

П: Значит, по-твоему, корень разговора - уход от изначального решения, предложенного бытием, к иному?

В: Об этом говорил еще Платон...

П: Знаешь, что мне здесь не нравится?

В: Что?

П: Что мы отняли "решающую силу" у естественных решений. Мне всегда казалось, что только такие решения - настоящие.

В: А что такое настоящие?

П: Ну, скажем, настоящие - это безусловные. Которые ни под каким предлогом не могут вызвать сомнений. Которые внерассудочны вообще.

В: А такие решения бывают?

П: Раньше мы говорили, что для разговора нужно согласие. Согласие - ведь уже решение, правда? Но ведь мы никогда не рассуждаем, прежде чем вступить в разговор.

В: Но согласиться - это еще не решить. Хотя для решения нужно согласие, одного согласия не хватает.

П: А чего хватает? Скажем, мы, мы сами, - способны сами что-то решить?

В: Как же? Мы ежеминутно решаем что-то.

П: Но разве эти "решения" - не просто согласия с уже выработанными планами?

В: Ты хочешь сказать, что сама суть решения развертывается перед нами безо всякой нашей воли?

П: Нет. Не всегда. Иногда я стою, думаю. Потом решаюсь.

В: Откуда же пришло твое решение?

П: Не знаю. Иногда из рассуждений.

В: А рассуждения, которые разворачивались в твоем уме, разве не подчинялись какому-то внешнему строю?

П: Ну да. Рассуждения зависят от настроения.

В: А как?

П: Это сложно. Знаю только, что рассуждения действительно выстраиваются в цепь в определенном ритме, в том, в котором я пребывал с самого начала. Поэтому и согласиться на решение мне легко.

В: А сам-то ты хозяин своему настроению?

П: Вряд ли.

В: А какие бывают решения?

П: В смысле?

В: Ну, скажем, бывает, что ты решился, и сразу же полегчало.

П: Обычно так и бывает. Как камень с плеч.

В: А так. что сложившееся решение тебя не устраивает, мучает, злит?

П: Бывает.

В: "Не устраивает" - это и значит "в другом настроении, чем ты"?

П: (Кивает)

В: Как же ты сказал, что решение складывается согласно твоему настроению?

П: Я имел в виду тот способ, которым ко мне приходят решения.

В: Он всегда один?

П: Думаю, да. В лесу я почти всегда хожу по одним и тем же дорожкам. Иногда меня охватывает любопытство и я нарочно захожу вглубь. Впрочем, нарочно ничего любопытного не найдешь.

В: А так, чтобы забрести в глушь, неожиданно оказаться в незнакомом месте?

П: И так, конечно, только тогда кажется, что не сам зашел.

В: Как это?

П: Ну, будто привел кто. С какой-то целью.

В: Ну, а потом?
П: По-разному. Иногда потом кажется, что что-то - впрочем, нет.

В: Что нет?

П: Я хотел сказать, что что-то случается, но ведь всегда что-то случается, правда? И думать, что я открываю новые места - тоже нелепо. Места не исчезают, не появляются, их нельзя "открыть". В каком-то смысле они открываются сами, но это опять вопрос внимания.

В: Разве внимание не более обострено, когда ты нарочно пытаешься проникнуть в нехоженые места?

П: Обострено-то обострено, но тупо.

В: Что это значит?

П: Что оно остро, но видит все через сетку. Через сетку желания увидеть, я имею в виду. Иногда даже видит что-то, но, по-моему, не то.

В: Что не то?

П: Ненастоящее. Выдуманное. Видит лес из дорожек, травы и деревьев. А другой лес не видит. Вообще не видит лес.

В: А что, можно увидеть?

П: Наверное, можно.

В: Я знаю, бывает, когда "закат подает полянам тайный знак".

Вот уже и закат просквозил лесосеки,

Тайный знак темноты подавая полянам,

Вот и сосны зажглись - обернулось багряным

Что-то в дальнем бору и застыло навеки.

И по этому знаку, спеша как на пламя,

Прежде чем потону в исчезающей дали,

Я хочу добежать и своими глазами

Видеть то, что деревья уже увидали.

(Б. Лесьмян, перевод А. Гелескула)

П: Почему же этот "тайный знак" так важен?

В: Потому что, сказав о нем, мы предполагаем многое.

П: Что?

В: Мы видим, как закат подает тайный знак лесу. Как он - точно человек - в решающий - потому что перед смертью - момент передает самое важное для него сообщение. Значит, это не просто сигнал, это полная смысла весть. И главное, что лес воспринимает весть, "видит" и действует в согласии с ней.

П: Ты просто очеловечиваешь природу.

В: И вовсе нет. Не природу. Признавая смысл, мы признаем строй в мире. В нашем местообиталище.

П: Какой строй?

В: Смысловой. Строй, в котором раскрывается бытие, порождая смысл.

П: Но смысл - он неравнозначен бытию?

В: В том то и дело, что нет. Иначе у нас не было бы этого смертельного желания мчаться на закат, чтобы увидеть то, что уже увидали деревья. Нам необходимо увидеть это в точности так, как оно есть. Осознать как соприсутствие. Вся беда в том, что этой точности может не быть.

И серебряный круг выступает из тьмы,

Это пруд увидал - по иному, чем мы -

Как луна встает над горою...

П: Но разве это нам так важно? Почему, если мы не в состоянии понять друг друга, нас беспокоит язык заката, пруда и деревьев?

В: Потому, что мы способны понять только событие. Нечто соприсущее, иное, но тем и дающее ключ к пониманию. Ведь мы говорили о том, что бесполезно выпытывать "что" и "о чем" события, но зато можно спросить "зачем". Ответ очевиден - за тем смыслом, за тем строем, который вырисовывается в событии. Хотя голос события наверняка будет нам непонятен, зов события однозначно будет направлять нас на смысл, в нем заключенный. Не конкретный смысл-носитель этики, а смысл, дающий настроение-направление нашему существованию.

П: Но почему бы не попытаться уловить за событием конкретную структуру? Ведь любое произошедшее предполагает - знак и реакцию на него? Или к событию мы можем остаться безучастны?

В: Нет, иначе оно не было бы решающим.

П: Значит, мы действуем в ответ на знак. Как?

В: Кричим, что мы знак поняли. Отвечаем.

П: По-твоему, выходит, что событие - это пара "знак-ответ"?

В: Конечно, а то выходит, что мы не вовлечены в круг события.

П: Это все, что необходимо?

В: Ну, сначала еще нужен договор. Соглашение доверия, что ли. О том, что мы готовы считать мир полным смысла, а его действия - значащими, то есть, решающими для нас.

П: Но ведь смысл - и есть строй?

В: Ну да, только относительный. Мы можем осознать смысл вести заката только за счет того, что сравним его вести с вестью вступающего в царство смерти. Эта весть - печальна, от нее разит мраком и распадом. Лес понимает эту весть как весть о приходе ночи, к которой причастен и он.

П: Это только на словах, в нашей интерпретации. А на деле? Разве мы не можем, адекватно поняв эту весть одним своим присутствием, адекватно же отреагировать?

В: И каков будет "смысл на деле"?

П: Невозможно будет сказать об этом, так как опыт такого рода - уникален. Слово для него рождается вместе с ним и, как знать, возможно приведенный тобой стих - одно из таких слов. Их нельзя понимать в сравнении, можно только в их действии.

В: Как же, отказавшись от сравнения, аналогии, описать в этом неведомом структуру?

П: А разве мы уже не описали ее? Эта структура - пара "знак-ответ", схваченная в слове этого события. Такое слово также служит событием, ожидающим ответа. Основная ее характеристика - настроение, точно передающее, как раскрылось это событие. Его невозможно угадать, исходя из словарного состава слов, оно выявляется в действии, которое производит слово события, если это слово начинают рассматривать как полное смысла событие.

В: И что, здесь мы застрахованы от ошибки? Нам гарантируется, что мы однозначно поймем это слово? Что ты и я понимаем его одинаково? Что назавтра мы поймем его также?

П: Понять это слово - значит принять верное решение. Решение, принятое сегодня, назавтра окажется неверным. Твой поступок и мой поступок не обязаны совпадать, так как относится или к тебе, или ко мне. Не надо считать понимание застывшей мыслью, текстом, предметом. Понимание - это действие, и в этом смысле оно не длится, оно совершается, чтобы осветить мир и угаснуть.